A. T. медленно спустился с лестницы. В этот момент он был больнее, беспомощнее, ужаснее всего (потом в ходе беседы намного подправился и подтянулся). Сильно обвисли нижние веки. Особенно беззащитными выглядели бледно-голубые глаза. Как-то странно, ни к кому из нас отдельно, он высказал очень грустно:-- Ты видишь, друг Мак (?), до чего я дошёл.
И у него выступили слёзы. Лакшин ободряюще обнял его за спину.
Откуда взялся этот "друг Мак"? Вот объяснение Лакшина ("Солженицын и колесо истории"):
Солженицын описывает, как вместе с автором этих строк он едет на дачу к Твардовскому. Твардовский -- нехорош, он в полосе своего недуга и, встретив нас на пороге дома, обращается ко мне со странными словами: «Ты видишь, друг Мак (?), до чего я дошел» (с. 212). В контексте воспоминаний Солженицына фраза эта звучит как сумеречный пьяный бред, и не зря после словечка Мак -- у Солженицына недоумевающий знак вопроса. В самом деле, с чего это взбрело Твардовскому меня так называть? Первую минуту, прочтя эти строки, и я встал в тупик. Что за иероглиф? И вдруг понял. Солженицын верно пишет дальше, что на слова А. Т. я рассмеялся и легонько обнял его за плечи. А дело все в том, что автор «Теленка», как и в некоторых других случаях, услышал звон, поспешно зафиксировал его в памяти или на бумаге и истолковал, не поняв резона.В ходу у А. Т. были бесчисленные народные присловья, шутки, смешные литературные цитаты, которые в нашем кругу понимались с полуслова. [...]
Так и тогда, вместо приветствия он процитировал слова австрийского генерала Мака из «Войны и мира» Толстого, неудачника, проигравшего сраженье и явившегося с этим признаньем в ставку: «Вы видите несчастного Мака». Твардовский с милым юмором любил относить эти слова к себе в некоторых, не весьма приятных случаях жизни -- и шуткой утешался сам и утешал других.
Ну, тут не совсем стыкуется: если Твардовский отождествляет себя с генералом Маком, то почему он Маком называет кого-то другого? (И кого именно? Лакшин считает, что его; но у Солженицына -- "ни к кому из нас отдельно," а Лакшин сам этой реплики не помнит и руководствоваться ничем не может, кроме солженицынских записок!) И, конечно, Твардовский не "процитировал" слова Мака, а в лучшем случае намекнул на них.
А мне это скорее напоминает "Обитаемый остров" Стругацких:
Гай покосился на Максима. Друг Мак сидел, поджав под себя ногу, огромный, коричневый, неподвижный, как скала, даже не как скала, а как гигантский аккумулятор, готовый разрядиться в одно мгновение. Он смотрел в дальний угол, на Колдуна, но взгляд Гая почувствовал немедленно и повернул к нему голову. И вдруг Гай подумал, что друг Мак уж не тот, что прежде. Он вспомнил, что давно уж не улыбался Мак своей знаменитой ослепительно-идиотской улыбкой, что давно он не пел своих горских песен, и что глаза у него стали теперь без прежней ласковости и доброго ехидства, твердые стали глаза, остекленели как-то, словно и не Максим это, а господин ротмистр Чачу. И еще вспомнил Гай, что давно уже перестал друг Мак метаться во все углы, как веселый любопытный пес, стал сдержан, и появилась в нем какая-то суровость, целенаправленность какая-то, взрослая деловая сосредоточенность, словно целился он самим собой в какую-то одному ему видимую мишень... Очень, очень изменился друг Мак с тех пор, как всадили в него полную обойму из тяжелого армейского пистолета.
Встреча в "Теленке" произошла в конце 1967; книга Стругацких была написана во второй половине того же года. Так что, м.б., Твардовский ее тогда уже (и незадолго до этой встречи) прочел? Или даже как раз в это время читал? Тогда нет эмоциональной окраски признания (намеком на генерала Мака) себя побежденным -- зато точная цитата, которой, кажется, больше нигде нет.
... Свою версию считаю более вероятной (хотя, естественно, могло было быть ни то, ни то).